ПРОЩАНИЕ. 251 ГОД I ЭПОХИ Он шел по прозрачному светлому осеннему лесу - рассвет встретил его в дороге, и печальное солнце цвета молочного янтаря, затянутое облачной дымкой, стояло сейчас высоко над горизонтом. Золотисто-коричневый шуршащий ковер листвы стелился ему под ноги, можно было идти долго, не думая об отдыхе, но он все-таки опустился на покрытую пружинящей палой хвоей землю в тени темных лап вековой ели. Медленная поздняя осенняя бабочка устало опустилась ему на колено и замерла, греясь под лучами бледного солнца; так тихо, что слышно, как шуршат, чуть вздрагивая, черные с отливом в зеленый металл крылья... Крылья. Он почему-то не подумал об этом. Наверно, живя среди людей, привык считать себя одним из них, да и просто хорошо было - идти и идти, вдыхая горьковатый запах сухих листьев. Осторожно, чтобы не спугнуть, он протянул к бабочке руку. Она повела усиками и медленно перебралась к нему на пальцы, цепляясь за кожу тоненькими лапками. Он усадил ее на плечо, и она снова замерла, распластав крылья - черно-изумрудная брошь. Он пошел вперед - медленно, но уже не останавливаясь, лишь на мгновение задержался у молоденькой рябинки, чтобы сорвать несколько кораллово-красных ягод. У ягод был вкус осени - горчащий, с кислинкой; вкус дороги без возврата и светлой печали. На исходе дня он пришел к Долине Ирисов. Странно было видеть белую пену поздних цветов - будто снег выпал. Ветерок донес легкий неуловимый запах - и, словно это придавало сил, бабочка взмахнула крыльями, еще раз, и еще, и, вспорхнув с его плеча, медленно полетела в долину. Крылья. Черные, как непроглядная ночь, они медленно распахнулись за его спиной, наполняя душу отчаянно-счастливым чувством полета и ледяного ветра высоты, бьющего в лицо. Он замер, полуприкрыв глаза; крылья резко рассекли воздух - боль ударила в плечи двумя острыми клинками, и он сразу понял все. И с глухим стоном медленно опустился на землю, уткнулся в нее лицом, все еще не находя сил поверить... "Вот и все". Больше - мыслей не было. Он скорчился на земле, только теперь ощутив ее предзимний холод, вздрагивая всем телом, не в силах встать. Острые бурые хвоинки кололи лицо; он медленно перекатился на спину и замер, глядя в высокое и уже недоступное небо. Чувство смертельной усталости и опустошенности охватило его. Сам себе он казался сейчас сухим листом, лишь на несколько мгновений ощутившим радость полета - и, став землей, забудет ли это... Вот и все. Он лежал, раскинув руки - ладонями вверх. Небо потемнело, зарядил мелкий дождь, затянул тонкой кисеей Долину и лес, сделал дальние горы похожими на низкие кучевые облака... Он лежал, не шевелясь - не было сил даже поднять руку, стереть с лица холодные капли. Вскоре морось и вовсе прекратилась, небо расчистилось, и показались первые звезды. Так и будет. Арта выпьет его до капли, как земля пьет этот недолгий дождь. На что нужна чаша, если нечем наполнить ее вновь? Наверно, уже не будет ни больно, ни страшно: останется только это чувство звенящей пустоты - пустоты, которую нечем заполнить. И куда, зачем тогда идти ему, что делать с бесполезным своим бессмертием... А ночь смотрела на него ясными и печальными глазами звезд, и помимо воли он начал вслушиваться в ту Песнь, которую никогда не узнаешь до конца, даже прожив тысячи лет - загораются и гаснут звезды, рождаются и умирают миры, а Песнь живет... Он медленно поднялся, постоял, вытряхивая запутавшиеся в волосах хвоинки и, осторожно ступая по живой земле, пошел по краю Долины, пытаясь различить в Песне Арты отдельные мелодии - гор, цветов и трав... На этот раз Белый Единорог не вышел ему навстречу. Ничего, он останется на ночь в доме Наурэ и уйдет на рассвете, простившись с Учеником, с Долиной, с Единорогом, с этой землей... И ему мучительно захотелось хотя бы эту, последнюю ночь провести не в одиночестве: он ускорил шаги, чтобы быстрее добраться до узкой змеящейся тропинки, ведущей к дому в горах. Дом был пуст. Он понял это сразу, еще не успев подняться на порог; понял, несмотря на то, что в окне мерцал маленькой звездой магический светильник. И все же вошел. ...Голубовато-белое пламя в хрустальном кубке, до половины исписанный лист пергамента на столе... Он склонился над рукописью. "Трава алгелэ листья имеет узкие и заостренные, густо-фиолетовые, с серебристыми прожилками. Цветение начинается с пятого дня знака Йуилли; цветы мелкие, собранные в колос, бледно-фиолетовые, подобные звездам о семи лучах, запах имеют сладковатый; семена небольшие, исчерна-красные. Отвар из цветов и молодых листьев помогает от грудных болезней и кровавого кашля. Полную силу цветы имеют при первых вечерних звездах знака Тайли; семена же, растертые и смешанные с соком ягод ландыша, успокаивают сердечную боль. Время для сбора семян - первые два часа пополудни трех последних дней знака Тагонн, но лишь при погоде сухой и солнечной..." На этом манускрипт обрывался. Он постоял посереди комнаты, раздумывая, не оставить ли что-нибудь на память. Нет, не нужно; Наурэ огорчится, узнав, что они разминулись. "Прощай, Ученик". Он вышел, притворив дверь. Тропа уводила дальше в горы, поворачивая на юг. И с каждым шагом все отчетливее становилось чувство тревоги. Остановился на краю обрыва: тропа резко сворачивала вправо, на закат, вниз уходила острыми уступами скальная стена. Его охватило жгучее желание еще раз распахнуть бессильные больные крылья - хотя бы несколько мгновений полета, ветер примет и поддержит его, не может не поддержать - всего несколько мгновений, так мало - снова, в последний раз испытать это щемящее чувство... Преодолевая режущую боль, он распахнул крылья - ветер ударил в них, как в паруса, словно отталкивал от края пропасти, хлестнул по глазам, заставив зажмуриться. "Учитель..." Ортхэннэр?.. "Учитель, я ждал тебя, я жду тебя - столько лет... мне иногда кажется, что ты не вернешься, и тогда становится холодно и пусто, как ребенку, заблудившемуся в ночном лесу, продрогшему и обессилевшему... Мне был неведом страх - а теперь я боюсь, что ты не возвратишься. Я никогда не смогу сказать тебе этого - но если бы ты знал, если бы ты слышал меня сейчас, Учитель... Столько людей в твоем замке - а мне холодно и пусто, так одиноко, словно стою на равнине под ледяным ветром, и ветер летит сквозь меня - если бы ты мог услышать, если бы ты знал, как я жду тебя - бесконечны часы Бессмертных... Я знаю, ты там, где нуждаются в тебе, а потому даже наедине с собой не смею сказать, как ты нужен - мне... Я жду тебя - возвращайся, Учитель..." Он прижался к камню щекой, вслушиваясь. Нет, больше ничего. Только горное эхо донесло - тень слова, шепот ветра, шорох осыпи - "Учитель..." А может, показалось. Он пошел вперед - ощупью, не сразу решившись открыть глаза. - ...Что ты? - Наурэ оглянулся на Единорога - тот казался статуей, отлитой из лунного света, только раздувались чуткие ноздри и мерцали миндалевидные глаза. "Он был здесь. Ты не чувствуешь? У боли горький запах. И еще - кровь. Ты не чувствуешь?" Только теперь Наурэ понял, что так тянуло его к дому. - Учитель?! Он... был здесь? Как же я... Он вернется? "Нет. Разве ты не слышишь? Терновник говорит - прощай... Он не придет больше". Наурэ не хотел, не мог верить - и все же поверил сразу. - Никогда... - шепотом. - Почему... Почему он не дождался меня?.. Может, я еще успею... "Нет. Он ушел далеко. Он не хотел тебе боли". - А это - разве это не боль?! - крикнул Наурэ, сжимая кулаки. "Гэллэн..." - Подожди... - человек провел рукой по лбу, потер висок, начиная что-то смутно осознавать. - Ушел, говоришь ты?.. "Гэллэн... Он не хотел, чтобы ты сам увидел. Он больше не может летать". Человек медленно опустился на землю. - Почему?.. "Ирисы говорят... и лес. Я не знаю ответа, Гэллэн". Человек долго молчал, потом с трудом встал на ноги, сделал шаг к дому - ссутулившись, бессильно опустив руки, - и, внезапно обернувшись, крикнул в ночь: - Учитель!.. Эхо подхватило отчаянный крик. Единорог подошел ближе и положил голову на плечо человеку, глядя во тьму миндалевидными печальными глазами. ...И вновь слагали Люди легенды о Боге, Пришедшем-в-Ночи, об Учителе Людей, о человеке-птице... И те немногие, что знали его имя, хранили это, как великую тайну... АСТ АХЭ Ангбанд, Железная Тюрьма, оплот зла. Удушливый дым, вызывающий в воспаленном мозгу кошмарные, лишающие разума видения, вьется над Тангородрим - над горами, чьи обломанные ядовитые клыки впиваются в истерзанное небо. Кто вернется назад из тех, за кем с лязгом сомкнулись железные челюсти Врат Ангбанда? Страшны мрачные подземелья, подобные лабиринтам, где лишь звон тяжелых мячей и хриплый лай команд, да горестные стоны узников. Здесь обитель порождений бездны, Орков; здесь измысливают чудовищные мучения для пленных, пытки, ломающие тело, калечащие душу, сводящие с ума. Здесь царство ужаса и ненависти. Здесь оплот того, кому неведомо милосердие, для кого честь - лишь пустой звук: Черного Врага Мира, Моргота. Аст Ахэ, Твердыня Тьмы, замок скорбной мудрости. Ночью густой туман окутывает бесснежные Горы Ночи, Гортар Орэ, навевая печальные странные видения. Стройные гордые башни, словно высеченные из мориона и обсидиана, вырастают из скал, устремленных в небо. Кто вступит во врата Аст Ахэ - что увидит он, что изведает он? Бесконечны анфилады сумрачно-прекрасных высоких залов, высеченных в камне, где невольно тише начинают звучать голоса, и редко звенит серебро струн. Здесь не поют веселых песен менестрели: горькая память и высокая скорбь в их балладах, светлая печаль по ушедшим навсегда. Здесь не место бессмысленной жестокости, здесь властвует суровый закон чести. Здесь оплот того, кто стал учителем и защитником людей: Черного Валы Мелькора. Воин Тьмы посмеется над нелепыми страшными сказками об Ангбанде. Верный сочтет безумцем говорящего об Аст Ахэ. Где правда, где ложь? Кто сможет пройти по грани между Светом и Тьмой, кто посмеет увидеть истину? ...Стать воином Аст Ахэ - великая честь, которой удостаиваются лишь лучшие. И каждый мальчишка в землях Властелина Тьмы мечтает, что в восемнадцать лет вступит в Черную крепость, как воин Аст Ахэ. Каждый верит, что его тут же пошлют в бой, каждый готов отдать жизнь за Властелина. Но лишь на пятый год можно стать одним из Черного Воинства - многое должен постичь юноша, прежде, чем сможет он сказать о себе: "Я - воин Аст Ахэ". Воины Аст Ахэ не носят блистающих доспехов и ярких плащей. Одежды их черны, как скорбь, и нет гербов на их черных щитах. В бою каждый из них стоит десятерых, но жестокость чужда им. Никто из Черных Воинов не откажет в милости раненому врагу, никогда кровь женщины, ребенка и старика не обагрит меч воина Аст Ахэ. Воины Аст Ахэ - ученики Властелина. Честь для них дороже жизни; они мудры, и вожди прислушиваются к совету Черных Воинов. Ты можешь простолюдином или сыном вождя: для Аст Ахэ равны все, и сын вождя может остаться простым воином, а простолюдин - стать предводителем войска. Аст Ахэ нужна твоя сила, твой ум, твой талант, твое сердце: иных заслуг нет, иной меркой не меряют здесь людей. Воин Аст Ахэ - справедливость и мужество, мудрость и твердость. Воинство Аст Ахэ - щит Властелина для тех людей, которых называют "низшими"; меч Властелина, разящий врагов. Пройдет десять лет, и ты сможешь покинуть Аст Ахэ: другой займет твое место. Ты можешь остаться, но в Аст Ахэ нет стариков. Тот, кто чувствует приближение старости - уходит. И до конца жизни его будут почитать люди, а вожди и старейшины - прислушиваться к его советам. Ибо на всю жизнь для людей он - воин Аст Ахэ. БРОДЯГА. 429 ГОД ПЕРВОЙ ЭПОХИ Во все века, во всех землях находятся неуемные непоседы, те, кому не дают покоя вопросы - а что за тем холмом? за этими горами? в тех лесах?.. Во все века, во все времена они уходят из дома в дорогу; не Странники, которым должно узнать и вернуться, не скитальцы, которым возвращаться некуда: их люди называют - бродягами. Таким и был Халдар из дома Хадора. Бывал он во многих людских поселениях; забрел однажды и в Нарготронд к государю Финроду... Но дорога бродяги похожа на капризную и своенравную женщину: никогда не знаешь, что выкинет в следующий момент. Эта дорога и привела Халдара за Северные Горы. Ничего особо хорошего увидеть здесь он не ожидал: по слухам, за Эред Энгрин, как называл эти горы Старший Народ, лежали мрачные края, населенные невиданными чудовищами и дикарями, что, пожалуй, и похуже всяких чудовищ будут. Но по дороге никого не попадалось - ни чудовищ, ни людей, - зато зверья и птиц хватало, а в лесах было полно грибов и ягод. Леса как леса, ничего особенного - разве что зверье непуганное; да еще эта долина между двумя небольшими речушками... Он наткнулся на поросшие мхом камни - развалины моста, - и ведь дернуло же любопытство проклятое, переплыл речной поток, добрался-таки на тот берег. Ну, непохожи были эти места ни на что из того, что видел прежде. Добрался - понял, чем. Весь берег зарос высоким - по грудь - чернобыльником, а кое-где пробивались маки - небывалые, бархатисто-черные, с темно-красным пятном в чаше цветка. Ни зверя, ни птицы. Тихо. Пусто. Но опасности он здесь не чувствовал, только неясную печаль, а потому решил еще чуть-чуть побродить. Видел седые ивы на берегу, видел черные тополя и яблони - яблони без единого плода, яблони, чьи ветви были похожи на искалеченные руки, в безнадежной мольбе протянутые к небу. Боги светлые, как же тихо... Он и не заметил, как стемнело. С берегов потянулся медленный туман, плыть назад ночью не хотелось; Халдар с тоской подумал о дорожном мешке, который оставил на том берегу под камнем. Хорошо хоть звери не откопают. А в мешке - вяленое мясо и еще оставалось немного сухарей; однако ужина явно не предвидится - ничего, наверстаем упущенное за завтраком... Он с удивлением понял вдруг, что о еде подумал больше по-привычке: голода не чувствовал. Да что ж тут такое, колдовство, что ли? Чары? Может, и не надо бы здесь ночевать, ну, да ладно... Халдар завернулся в плащ и прикорнул у корней старой яблони. ...Был - город: медовый, золотой - словно солнцем напоенное дерево стен, тонкая резьба - травы и цветы, и ветви деревьев, птицы и звери, и крылатые змеи; и серебряное кружево - переплеты стрельчатых окон. Были - ветви яблонь, клонящиеся под бременем плодов - золото-медовых, медвяных, янтарных, просвечивающих на солнце, - и медные сосны. Были - люди в черном и серебре, похожие на птиц и цветы ночи, на ветер и стебли ковыля под луной, - тонкие летящие руки, и глаза - невероятные огромные и ясные глаза, каких не встретишь и у Старшего Народа. А он был - тенью среди них, был каждым из них и был ими всеми - мальчишкой с широко распахнутыми недетскими глазами, и юношей, неловко придерживающим рукоять меча на поясе, и мужчиной со взглядом спокойным и твердым; и перед ним - перед ними - стоял - высокий даже среди этих людей, в черном, в черненой кольчуге, и плащ бился за его плечами, и он говорил - говорил о войне, о том, что надо уходить, и узкое лицо его было бледным, а в запавших глазах застыло что-то тревожное, больное, и по лицам слушавших его скользили тени, и он все говорил - с силой отчаянья, с болью, и непонятны были слова чужого певучего языка, было внятно только одно - уходите, это война, уходите... ...Он проснулся с первыми лучами солнца; перевернулся на спину и долго лежал так, глядя в светлеющее небо, пока не растворились в сиянии последние звезды. От сна - или видения - осталась только горечь и - имя. Слова чужого языка. Он повторил их, чтобы не забыть, боясь, что уйдет и это воспоминание: Лаан Гэломэ. И еще раз. И еще. Перебравшись на тот берег, Халдар натянул одежду и первым делом полез под знакомый камень; как он и думал, мешок с провизией и немудрящим скарбом оказался в полной неприкосновенности. Человек вытащил сухарь, разломил пополам, да так и остался сидеть - задумался. Долго сидел, припоминая; память сна утекала, как вода сквозь пальцы, он вспомнил только еще одно слово - Хэлгор, и связанный с этим словом жест черного вестника - на север. Что ж, на север так на север: может, там что прояснится. История пока получалась донельзя темная и таинственная. Халдар решительно сунул сухарь назад, затянул потуже горловину мешка, наскоро умылся речной водой, но пить не стал - мало ли что, - забросил мешок за спину и зашагал дальше - на север. Долго ли, коротко... впрочем, так только в сказках говорят; в дороге "коротко" обычно не бывает, и Халдар успел вдосталь набродиться по лесистым холмам, пополнив, впрочем, свои не слишком богатые запасы еды, - он вышел на вересковую пустошь, с запада, сколько хватало глаз, защищенную горами. На пустоши было заметно холоднее, чем в лесах, да и укрыться особенно негде, а потому он решил провести ночь у горного отрога, поросшего редкими соснами, чтобы с утра отправиться в дорогу и попытаться добраться... а куда, собственно? Халдар не имел ни малейшего представления о том, что ищет в этих суровых и не слишком приветливых землях. Сон, теперь уже почти забытый, оставил некую уверенность в том, что на севере есть еще какое-то жилье. Уверенность эта с каждым днем становилась все слабее, но стоило напоследок попытаться еще раз. Идти по каменистой звенящей земле было легко, и к вечеру следующего дня человек дошел почти до подножия гор. Похоже, у гор было озеро, только почему-то совсем черное, он мог уже различить пробегающие по нему волны... Черные маки. Бархатно-черное море маков и тихий беззвучный шепот - шорох - вздох. В быстро темнеющем небе вырисовываются силуэты полуразрушенных башен, вырастающих из сумрачных скал. Никого. Ни человека, ни зверя, ни птицы. Он пошел через поле, искоса поглядывая на цветы. Не то чтобы ему было страшно: просто было чувство, что делает он что-то недозволенное, едва ли не запретное - как в ту ночь полнолуния, когда он подсмотрел танец лесных духов. И было странное чувство - словно все это сон, и он идет во сне, не ведая цели, не зная, сколько продлится этот путь. Надо бы, что ли, взять с собой один цветок на память... Когда он достиг гор, была уже ночь. Отыскал небольшую пещерку, забился в нее, положив под голову дорожный мешок, сжался в комок, чтобы скорее согреться, и закрыл глаза. Непонятный шорох-шепот звучал теперь напевно, словно колыбельная, и все слышнее в мелодии звучали глубокие печальные и скорбные ноты. Халдар слишком устал, чтобы задумываться над тем, что слышал; он и сам не заметил, как уснул, убаюканный странной музыкой. Очнувшись, приподнялся рывком и сел, едва не ударившись головой о низкий свод пещерки - в ушах еще отдавался собственный, сквозь зубы, стон. - А ведь вечером хотел еще цветочек на память сорвать, - пробормотал он хрипло. - Цветочек, а?! Говорили же умные люди, не лезь, куда не надо, дурень... Дурень и есть... Выполз из пещерки, волоча за собой мешок. - Надо бы отсюда выбираться, да поскорее... еще одна такая ночка - точно свихнусь, - за долгие месяцы в дороге он привык разговаривать с самим собой, но тут прикусил язык. Его била дрожь - не от холода, хотя и озяб он изрядно. Надо постараться выкинуть все это из головы... выкинешь, как же!.. Хоть с закрытыми глазами иди - помнишь все наощупь. И, заслоняя все - невероятное это лицо, бледное до прозрачности, тонкое, словно изо льда выточенное, застывшее, и только глаза, утонувшие в темных полукружьях - больные звезды в тени длинных ресниц, не бывает у людей таких глаз, ни у кого не бывает, не может быть такого, и за спиной - то ли плащ, то ли крылья, не разобрать, и не забыть никогда, и не понять никогда - кто он, когда он был... Как добрался до леса к юго-востоку от макового поля, Халдар не помнил. Осталось смутное воспоминание, что шел вроде бы ночью - боялся заснуть, а в лесу повалился в траву и долго лежал так, не двигаясь: хорошо-то как, боги, лес, просто лес, птица какая-то кричит, кто ее разберет, что за птица, мураш по травинке ползет - ишь ты, стервец, ма-ахонький, а до чего упорный! - солнышко сквозь листву греет - не так чтобы сильно греет, но все равно - хорошо... Еще несколько дней он шел по лесу, засыпая только когда уже не мог стоять на ногах - боялся снов. Припасенная еда уже дня два как закончилась, одними ягодами не прокормишься, но он хотел побыстрее добраться до жилья - все равно какого, только бы дойти, - а потому даже на охоту времени не тратил. Люди в поселении были похожи на людей Дор-ломин - такие же светловолосые и сероглазые; однако язык их Халдару был совершенно непонятен, и он, отчаявшись, решил уже было объяснить им жестами, что умирает с голоду, но по его лицу и так все было видно, а потому через несколько минут он уже сидел за тяжелым дубовым столом, и на резной столешнице перед ним стояла деревянная миска с дымящимся жареным мясом, на блюде рядом возвышалась пирамида из ломтей ржаного хлеба, а рядом - солидных размеров кувшин с медвяным, пахнущим луговыми травами напитком и тяжелый кубок под стать кувшину - словом, королевское пиршество. Халдар как раз расправлялся с последним куском отменного сочного мяса, приправленного чем-то кисловато-пряным и острым, когда в дверях появился совсем почти седой человек лет пятидесяти в простой черной одежде, по рукавам и у ворота скупо отделанной серебром. Халдар на него воззрился, не прекращая работать челюстями - и чуть не поперхнулся, когда человек обратился к нему на языке Дор-ломин: - Привет тебе, о странник. Ты из дома Хадора Лориндола? - Угу, - челюсти заработали в удвоенном темпе: уж очень неудобно поддерживать разговор с набитым ртом. - Сказали мне, что шел ты с севера. Это так? - Угу... кхгм... с севера, - Халдар расправился наконец с мясом, и в нем медленно просыпалось естественное в подобных обстоятельствах любопытство: обороты речи северянина были немного церемонными, но говорил он вполне правильно, непонятно только, откуда язык знал; а черные с серебром одежды вызвали у Халдара чувство некоторого опасения, как-то связав в его сознании этого сухощавого, сурового на вид человека с долиной черных маков. - Прошу тебя, гость наш, простить меня за столь вопиющее нарушение приличий; вижу я, что неучтиво прервал твою трапезу. К тому же, я не представился: имя мое Хоннар эр'Лхор. - Э-э... хм... сожалею, что имя твоего рода ("Надеюсь, это действительно имя рода, и я ничего не перепутал...") ничего не говорит мне, благородный господин, ибо неискушен я в истории и обычаях этих земель и вовсе не знаю здешних народов, - невольно попадая в тон, ответил Халдар. - Мое имя Халдар из рода Гуннора, сына Малаха Арадана... Младшего сына, - добавил он поспешно, видя, что северянин удивленно приподнял бровь. - И не в чем тебе винить себя, благородный Хоннар из рода... м-м... Лхор, ибо я уже насытился и готов ответить на твои вопросы. Хоннар окинул гостя внимательным взглядом, и Халдар, осознав, какое зрелище сейчас являет собой, невольно смутился. Северянин уловил его замешательство: - Должно быть, наш благородный гость хотел бы сперва вымыться, переодеться и отдохнуть с дороги; я вижу, ты нуждаешься в сне, Халдар из дома Хадора. Беседа может подождать; тебе подберут одежду... Но мысль о сне вызвала у Халдара болезненную гримасу, и он, забыв об учтивости, перебил: - Спать я не хочу; вот помыться и переодеться было бы не худо... - спохватился, - а после я весь к твоим услугам, благородный Хоннар. Хоннар кивнул. Через некоторое время Халдара - уже чисто вымытого, весьма пристойно одетого и гладко выбритого (негустая юношеская бородка, клочковатая и подпаленная у какого-то костра, была не тем украшением, с которым тяжело расстаться), - препроводили в добротный деревянный дом, хозяином которого и был Хоннар. Гостю был вручен серебряный тонкой работы кубок, украшенный дымчатым хрусталем, каковой кубок хозяин тут же и наполнил давешним медвяным напитком. Не очень представляя, каковы требования здешнего этикета в таких случаях, Халдар просто подождал, пока Хоннар наполнит свой кубок, и начал рассказ. По чести, молодой человек ожидал, что его повествование произведет большее впечатление, но хозяин никаких признаков удивления не проявлял, и Халдар начал испытывать некоторое разочарование. - Правильно ли я понял? - внезапно спросил Хоннар. - Ты провел ночь у Хэлгор? - Ну... да, если это и вправду так называется. Северянин посмотрел внимательно: - Зачем? - Хотел понять, - пожал плечами Халдар. - Ну и как, понял? - в голосе Хоннара, показалось, прозвучала жесткая нотка. - Нет. Что это за место? И почему - маки? Что там было? - Мы никогда этого не делаем, - задумчиво проговорил старший, словно не услышав вопросов. - Никогда не остаемся там. Там память. Не воспоминания - память. И Хэлгор, и Лаан Ниэн... - Лаан... Гэлломэ? - Когда-то так и было. Теперь - Лаан Ниэн. Хорошо, что ты не понимаешь... пока. - Почему? - Потому что ты из дома Хадора, а Хадор - вассал Инголдо-финве. - Объяснил, называется... Что ж, по-твоему, мы там дикари дремучие и ничего не поймем? - Такие мысли просто напрашиваются, мой благородный гость, как некая небольшая месть: вы ведь нас считаете дикарями, не правда ли? - Хоннар коротко усмехнулся. - Ну... как тебе сказать... - Халдар поскреб в затылке: а ведь и правда, сам-то кого ожидал встретить, когда сюда шел?.. - На самом деле, смею тебя уверить, мы вовсе так не думаем, - серьезно сказал Хоннар. - Ты, скорее всего, просто не захочешь верить, если я расскажу тебе. - Великие Валар, но почему?! - Вот-вот, "великие Валар"... Тебе бы с Учителем поговорить. - А кто это? - Учитель... - глаза собеседника вдруг потеплели, заулыбались, черты сурового лица смягчились, во всем его облике появилось что-то юношеское, неуловимо юное, словно он сбросил десятка три лет; Халдар молчал, донельзя удивленный этим неожиданным преображением. - Учитель - это Учитель, и ничего тут больше не скажешь. Если уж ты действительно решил понять, что здесь у нас происходит, как мы живем, ты с ним встретишься непременно, рано или поздно. - Так можно ж прямо сейчас!.. чего тянуть-то! Хоннар подпер голову рукой и посмотрел на молодого человека прежним, без тени улыбки, взглядом: - Нет, мальчик. Не спеши. Еще не время. Поживи пока здесь; я советовал бы тебе немного подучить наш язык - видишь ли, на севере племен много, наречия разнятся, конечно, но и похожи все в чем-то, так что тебя поймут. А не поймут - разыщи кого-нибудь из братьев или сестер, - снова на миг потеплели глаза. - Они тебе помогут. - А как мне их узнать? Ну, твоих братьев и сестер? - Они носят черное с серебром. Похоже, разговор был окончен. - Теперь иди, Халдар из дома Хадора. Ты нуждаешься в отдыхе. - Но... - начал было Халдар, однако передумал спорить: устал он изрядно, что верно, то верно. - И не страшись снов, - тихо сказал Хоннар. - Такое тебе больше не приснится. Ты и без того не забудешь. Завтра я сам отведу тебя в Лаан Иэлли. - Куда? - осторожно переспросил Халдар. - В Долину Ирисов, по ту сторону гор - ее еще называют Майо, Долиной Видений. Это не так далеко, как кажется... - Опять видения?! Хоннар улыбнулся уголком губ: - Отдых нужен не только твоему телу, но и твоей душе. Белые ирисы лечат раны души. Ты увидишь это сам. По северным землям Халдар бродил еще много месяцев. Люди здешние ему нравились, говорил он теперь на невероятной смеси по меньшей мере семи наречий - его действительно понимали, хотя и подсмеивались иногда. Людей в черном он встречал не раз; говорили о них всегда с почтением - это рыцари Аст Ахэ, люди Твердыни. На попытки расспросить поподробнее пожимали плечами: люди Твердыни, что ж еще объяснять, все сказано! Удивляло то, что старшему из них было за семьдесят, а самые младшие были чуть постарше него самого - лет двадцать пять. И постепенно он начал догадываться, кого они называли Учителем, о ком всегда говорили со знакомым уже Халдару теплым светом в глазах, иногда - с чуть печальной улыбкой. Но имени ему не называли ни разу. Учился он всему понемногу - надо ж как-то свой хлеб отрабатывать: где помогал ставить дом, где - поле вспахать, а где и в кузне молотом помахать приходилось. Хорошо, словом, было, да только одно непонятно: с чего же такие жуткие сказки рассказывают о северных землях? Люди здесь как люди; не болтливые, это верно, слов попусту не тратят, а вот знают и умеют, может, и поболе, чем в том же Дор-ломин. И встретят по-доброму, и накормят, и напоят... стоящие люди, одним словом. Про черно-серебряных и разговору нет: что твои мудрецы, вот только подсмеиваются иногда, но тоже - по-доброму, необидно как-то. И чудищ, кстати, тоже не было никаких, а зверье обычное, как и везде. Вон раз на медведя ходил - так медведь как медведь; помял слегка, конечно, но зато потом Халдара люди зауважали. Из шкуры того медведя он себе куртку меховую сшил; гордился страшно... Пожалуй, он даже не удивился, когда в конце следующего года, вдосталь набродившись по северным селениям, добрался-таки до Твердыни Севера - до того жуткого места, которое на юге считали оплотом Зла. Ну, то-есть, не слишком удивился. Так, по привычке. Он так и остался стоять на пороге, приоткрыв рот от удивления; выглядел, наверно, донельзя глупо, но ничего с собой поделать не мог. Потому что того, кто стоял сейчас перед ним, он узнал, узнал сразу - лицо, которое не мог забыть ни на мгновенье, и глаза, каких не бывает ни у людей, ни у Старших. - Ты?.. - Я. Мир тебе, пришедший чтобы узнать. Халдар мучительно пытался разобраться в путанице собственных мыслей: легко сказать - "чтобы узнать", а - что узнать? столько вопросов сразу... - Мое имя Мелькор. А ты - Халдар из дома Хадора Лориндола? - Да... Халдар был окончательно сбит с толку. Он, конечно, догадывался, ожидал как раз чего-то подобного - но нельзя же вот так, прямо с порога, огорошить! Ну, о чем теперь с ним говорить, скажите на милость? Ничего себе, Враг Мира... - Ты хотел узнать о долине у Хэлгор и о Лаан Ниэн, - решил помочь молодому человеку Вала. - Но, думаю, об этом мы сможем поговорить позже. Это долгий рассказ. Халдар кивнул, судорожно сглотнув вставший в горле комок. - Да нет, я не ясновидящий. Мне просто рассказывали о тебе. Еще ты хочешь понять, почему на юге меня считают Врагом. И о тех людях, которых встречал - о людях Твердыни. - Ага... - Ну что ж... Садись, поговорим, Халдар из дома Хадора. Вот так вот. Запросто. Еще бы вина предложил, совсем был бы - человек как человек... - Хочешь вина? Тьфу ты, пропасть! А говорил, мыслей не читает... Оно, конечно, вино бы не помешало: глотка пересохла. Да, может, и в голове что прояснится. Понять бы хоть, как его называть... То, что в зал почти мгновенно вошел воин, только укрепило подозрения Халдара: не иначе этот, здешний государь, то-есть, не только мысли читает, но и разговаривать умеет мыслями. Но видно, тут дело было в другом; светловолосый воин, почему-то показавшийся Халдару знакомым, был в запыленном плаще, похоже, у него даже не было времени умыться с дороги. Он коротко поклонился Мелькору, подошел ближе и начал говорить что-то сорванным приглушенным голосом. Вала слушал внимательно; глаза его потемнели, черты лица стали резче. Когда воин умолк, он немного помолчал, потом сказал несколько коротких отрывистых фраз на том же незнакомом языке, улыбнулся уголком губ и уже мягче добавил несколько слов. Воин снова поклонился, прижав руку к сердцу, развернулся и вышел. - Случилось что? - нерешительно спросил Халдар. - Да. Кочевое племя. Напали на одно из поселений на севере. Я отправил туда небольшой отряд - на переговоры. Будем надеяться, что этого достаточно. А Хоннар останется здесь - ему нужно отдохнуть. - Хоннар?.. - Ты знаком с его отцом, - и, после паузы. - Вина сейчас принесут. - Государь... но почему ты не послал войско, чтобы усмирить их? - Лучше попытаться решить дело миром. Начать войну легко, а остановить ее... - Вала склонил голову, не окончив фразы. - Но это была бы не просто война - это святая месть! Ты мог бы покарать их, чтобы видели все... Властелин покачал головой: - Страх - не лучший союзник. - Великий владыка и должен внушать трепет! - И кто тогда придет ко мне? - Тысячи - только прикажи! Вала грустно усмехнулся: - Разве в Дор-ломин тех, кто повинуется из страха, ценят больше, чем тех, кто следует велению сердца? Вот видишь... Будут бояться меня - станут бояться и людей Твердыни. Буду жесток я - жестокими станут они. А где жестокость, нет места мудрости, нет места справедливости и милосердию. И потому не дороже ли один, пришедший по велению сердца, сотни ведомых страхом? - Тебя не посчитают ли слабым, государь? Вала устало вздохнул: - Не мечами держится мир... А земли хватит на всех. Халдар задумался: - Хорошо. Но ты ведь берешь подать с людей Севера за то, что учишь их и защищаешь? - Кто не накормит своего ребенка? - вопросом на вопрос ответил Вала. - Сюда ведь приходят не только наследники вождей, но и дети землепашцев, кузнецов, ткачей, плотников... А вернувшись через несколько лет, они будут уже мастерами. - Выходит, это плата за обучение? О да, ты очень умен, государь! - Ну, знаешь ли, по одним книгам пахать землю и ковать металл не обучишься. При необходимости Твердыня вполне может себя прокормить. - И ты, конечно, все знаешь и умеешь? - в тоне Халдара проскользнуло легкое недоверие. И снова Вала ответил совершенно серьезно: - Многое. Мне тоже приходится учиться. - Я и не думал, что могучие боги бывают столь смиренны! - хмыкнул Халдар, но тут же спохватился. - Прости, государь, если оскорбил тебя... - Не называй меня государем. Подумай сам - что за держава в две тысячи человек... И смирение тут ни при чем. Я действительно не всемогущ. - Например, не умеешь сражаться? - Умею, - тяжело молвил Вала. - Но... почему тогда ты не выступаешь во главе войска, как наши вожди? - Тяжело объяснить... Думаешь, я боюсь? Халдар вздрогнул: кажется, Вала все-таки читал его мысли. - Нет. Видишь ли... впрочем, может, ты хочешь убедиться в том, что я действительно умею держать в руках меч? - Хм... не то чтобы я сам хорошо это умел... но попробовать можно. - Тогда подожди немного. Вала вскоре вернулся с двумя равными мечами. В первый раз с начала разговора Халдар увидел его руки - если так можно сказать: руки Мелькора обтягивали черные кожаные перчатки с широкими раструбами. - Что ж, начнем. Ты предпочитаешь свой меч, или?.. - ...Ты умаляешь свои способности, Халдар. Из тебя вышел бы хороший воин. - М-да... будь это настоящий бой, обо мне уже давно можно было бы говорить в прошедшем времени. - Но я - Бессмертный. Может, ты предпочел бы поединок с одним из воинов Твердыни? - Н-нет уж, благодарю, Владыка. Если их учил ты... - Большей частью Гортхауэр. Халдар кивнул: - Я о нем слышал; нет, благодарю. Но все же я не понимаю... Вала с застывшим лицом стягивал перчатки. Халдар присмотрелся и невольно вздрогнул: - Вот так так... - Что, достаточное объяснение? - криво усмехнулся Мелькор. - На самом деле все несколько сложнее. Видишь ли, мы, боги, - снова усмешка, - все-таки отличаемся от людей. Я наверно уже просто не могу убить. И в бою был бы, по некоторым причинам, помехой. Халдар был настолько ошеломлен, что не сразу решился спросить: - Они... об этом знают? - Отчасти. - А... почему ты мне рассказал? - Во-первых, ты хотел понять. Во-вторых - должен же ты знать что-то о том, чьим гостем собираешься быть в ближайшее время. - Как ты узнал? - У тебя все на лице написано. - Ты прав, - человек наконец нашел в себе силы улыбнуться. - А бродягу-то в ученики возьмешь? Вала молча кивнул. - Хорошо, что ты оказался таким. С тобой легко и просто. И все-таки... неправильный ты какой-то государь. - Да и бог неправильный, так? Халдар посерьезнел. - Может, и так. А может, боги такими и должны быть... Преклонил колено, поднял руки ладонями вверх: - Сердце мое в ладонях твоих... Учитель. Кажется, Вала несколько растерялся: - Это просьба ученичества, в которой нельзя отказать... но ты уверен, что хочешь стать моим учеником? - Да. - Кор-мэ о анти-этэ, таирни, - Вала почти коснулся рук Халдара - ладонь-к-ладони, - и жестом показал: встань. - Что ты сказал?.. - Тебе не до конца рассказали об этом обычае? Это значит - "мир мой в ладонях твоих, ученик". А язык... теперь это язык Аст Ахэ, - помолчал. - Но помни: уж коли ты решил стать моим учеником, и спрос с тебя будет особый. - Сечь будешь? - Сечь? - Вала недоуменно приподнял бровь. - Ну да. Берешь прут - ивовый, скажем, - и... Да ты смеешься надо мной!.. - Откровенно говоря, да. Хотя иве можно найти и более достойное применение. - И чему ты будешь меня учить? - Многому. Лечить с помощью слова, трав и камней. Отличать растения, годные в пищу. Слушать лес. Языкам - Синдарин, Квэниа... Ах'энн - без этого ты не сможешь читать наши книги. Да, а читать ты умеешь? Халдар смущенно опустил глаза. - Ну, ничего, научишься, невелик грех. Оружием владеть... - Так много? И что, все твои ученики это знают? - Конечно, - пожал плечами Вала, - и не только это. Но тебе придется отказаться от привычки носить меч. - Почему? - Таков здешний обычай. Пока не научишься достаточно хорошо владеть оружием. Халдар вздохнул. - Что ж, придется привыкать, - улыбнулся, - Учитель...
|
