ВОЙНА ГНЕВА. 545-547 ГОДЫ I ЭПОХИ Вот оно - снова. Это чувство неизбежной, неотвратимой беды, не оставлявшее его с того дня, когда Гортхауэр принес ему камень-звезду. - ...Взгляни, Учитель... На лице Гортхауэра, обычно суровом, была смущенная улыбка. Он и сам бы, наверное, не смог объяснить, почему захотел в камне сохранить свет Звезды. Если бы Мелькор спросил его об этом, он сказал бы только, как Мастер Гэлеон когда-то: "Сердце вело работу мою, Учитель..." Но Мелькор ни о чем не спросил. Он только бережно взял в ладони кристалл, в котором был заключен луч Звезды, и лицо его было печально, а руки, показалось Гортхауэру, стали прежними - молодыми, тонкими и сильными, без тяжелых наручников на запястьях. Только на мгновенье. Заметил ли что-нибудь Ученик? Голос Учителя был по-прежнему спокоен, а от его слов на сердце у Гортхауэра потеплело. И захотелось просто сесть у ног Учителя, и смотреть ему в глаза, и слушать его - как в те времена, когда он не был еще Повелителем Воинов, а просто - восторженным молодым Майя, едва начинавшим постигать красоту и мудрость мира... Мелькор легко провел рукой по его волосам: - Благодарю тебя, Ученик мой. Майя не спросил - за что. Почему-то показалось - сейчас нужно молчать. И не думал он сейчас ни о чем - слишком хорошо и горько было - просто быть рядом. Правая рука Мелькора легла ему на плечо, а в левой мерцал звездой камень-память. Потом Гортхауэр понял: Мелькор тогда отдал ему часть своей силы. И с этим камнем не расставался он больше никогда, носил его на груди, у сердца. А тогда он только сказал чуть слышно: - Я никогда не оставлю тебя. Теперь он знал, что должно произойти. Война. Именно сейчас, когда Аст Ахэ немногое может противопоставить войску Валинора. Он-то знал, что было бы трудно выстоять, даже если бы против Севера объединились остатки королевств Нолдор. Знал это и Гортхауэр, потому использовал первую же возможность, чтобы уничтожить Гондолин. Эльфы говорят - никто из воинов Скрытого Королевства не покинул бы пределы Гондолина... Возможно; но кто мог сказать это с уверенностью? А несколько тысяч хорошо обученных воинов... Да, Гортхауэр показал себя опытным военачальником. И хорошо, что женщинам и детям была дана возможность уйти: нет их крови на руках Повелителя Воинов. Дошли, правда, вести, что в горах они наткнулись на банду Орков, и один из Балрогов был с ними... Вины Аст Ахэ в этом нет: о тайной тропе никто не знал, а Орки далеко не все подчиняется Северу. Эйно погиб... Насмешливый восторженный мальчишка - Эйно... Великий воитель Гондолина - Глорфиндел. Без малого сорок лет - мир. Нолдор теперь на юге - как он хотел когда-то. Здесь остались - Люди. Те, что приходят ныне в Аст Ахэ, уже не рвутся в бой, как было раньше: эти мальчики не успели узнать, что такое война. Но не уйдут, если она начнется. Война. Он знал это теперь, знал наверное. "Я не оставлю тебя..." "Ученик мой..." Нет. Сейчас не об этом. Он просил прислать к нему проводников - тех, что знают дорогу через Эред Луин. Пока они были здесь - отправил послания старейшинам Людей Востока и вождям Северных кланов. Это был приказ: все мирные жители - женщины, старики, дети - должны уйти из Белерианда на Восток. Молодые воины, конечно, будут рваться в бой. Но они тоже уйдут. Кто-то должен охранять беженцев. Вожди убедят их: это важнее. И все равно: слишком многие погибнут... Этого не избежать... Арта предчувствует беду. Когда он вернулся после заключения в Валиноре, то увидел, как изменился лик мира. Острые заливы, трещины - как шрамы... Теперь будет страшнее. Валар в большинстве своем чужие Арте, до боли мира им дела нет - лишь бы уничтожить Врага. Чтобы и следа не осталось. Как тогда. Ни забыть, ни простить себе он не мог. Память горячим комком стояла в горле, жгла грудь, красно-соленой густой болью стыла на губах - словно ему дали испить чашу горечи, чашу теплой крови... Сейчас нельзя поддаваться чувствам: это мешает думать. А решать нужно быстрее. Людей не будут преследовать. "Великим Валар - он усмехнулся холодно и страшно, - нужен только я". "Я не оставлю тебя..." Мелькор стиснул руки. "Гортхауэр. Ученик мой. Если он не уйдет - что тогда? Плен? Суд Валар?!" Внезапно необыкновенно отчетливо он увидел, что сделают с ним, бессмертным Майя. "Нет. Да нет же, нет!.." И там, за гранью мира - ибо не будет мятежнику места в Арде - в нескончаемой агонии - не забыть ни на мгновенье - Гортхауэр будет обречен бесконечно умирать и возвращаться, чтобы снова умереть... Как в этом же зале - беспомощный, полумертвый, в крови - лежал он - Ученик, Крылатая Ночь, - не в силах пошевелиться, не в силах сказать ни слова, и на заострившемся белом лице жили только глаза - подернутые дымкой страдания, беззащитные, огромные, исполненные мольбы и благодарности... А будет - черное распятие на белой скале, но он не закричит, я знаю, он не будет кричать, не позволит им увидеть его боль, и это будет тянуться бесконечно, он сильный, очень сильный, он умрет и вернется, и умрет снова... А из толпы будет смотреть - тот, второй, и на его красивом лице будет усмешка торжества... Они все будут смотреть - они не знают боли, жестокие дети, а издалека это красиво даже - черный крест на белом, когда не видно искаженного лица и ран на теле... Потом зрелище наскучит, ведь он не будет кричать, и они не кричали тогда... Скучно. Нет разнообразия. Жестокие слепые дети. Всемогущие бессмертные дети. Только игрушки - живые, и можно ли их, не ведающих боли и страданий, обвинять в жестокости? Можно ли назвать бесчеловечным того, кто никогда не был человеком? Это болезнь, это как слепота... Только добровольная, или - рожденная страхом и смирением... Они не заслужили ненависти. Они достойны жалости. Не ведающие, что творят. Довольно об этом. Осталось самое трудное. Ты должен жить, Ученик. ...Гортхауэр предстал перед троном Мелькора, не глядя ему в лицо. Не то чтобы лицо это было уродливым или отталкивающим, нет. Но когда он говорит, в трещинах шрамов выступает кровь. Привыкнуть к этому невозможно. - Возьми. Пришло время принести клятву. Голос Учителя спокоен и суров, и черный меч в руках - Крылатый Гнев, Меч-Отмщение. Гортхауэр благоговейно принял его и коснулся губами льдистого черного клинка: - Отдаю себя служению Великому Равновесию Миров... Замолчал. Протянул меч Мелькору, но тот жестом остановил его: - Он - твой. Мне он больше не понадобится. Собирай людей... Майя поднял глаза на Мелькора: - Я уже сделал это, Учитель! И гонцов на Восток послал... Мы готовы и ждем только приказа вступить в бой! "Всесильная Тьма, да он же счастлив!.. Думает, что предугадал мою мысль... не войне рад - тому, что будет защищать... меня?! Ох... Мальчик мой, ты же творец... что я с тобой сделал..." Гортхауэр произнес тихо и твердо, как клятву: - Я стану щитом тебе, Учитель. Мелькора словно обожгло. "Вот - душа его открыта мне... как я скажу ему - словно ударить по этому беззащитному лицу... Ученик мой! Неужели ты станешь проклинать себя за то, в чем виновен я, я один?.. Прости меня! Я говорил о праве выбора - и сам лишаю тебя этого права... Да разве я не знаю, что будет?! И ни боли, ни памяти отнять у тебя не смогу... Но ты должен жить... должен... я не могу, разрывает надвое, это выше сил..." "Что я сделал? Что я сказал? Что с тобой, Учитель, Властелин, Крылатая Тьма... тебе больно?.. Что это, что... кровь - тягучие густые красные капли - как смола - из ран... Что с тобой, что же мне делать?" Всего на мгновенье исказилось лицо Черного Валы, и Майя, не сознавая, что делает, схватил руку Учителя и крепко сжал. Боль помогла Мелькору справиться с собой. Лицо его вновь стало спокойным и жестким, а голос звучал глухо и холодно: - Ты не понял меня, Гортхауэр. Собирай людей. Уходите на Восток. Ты поведешь их. - Что?.. Лицо смертельно раненого - растерянное, потрясенное, беспомощное. Невозможно ошибиться в смысле слов - и невозможно поверить... "Как же... За что?.." Гортхауэр судорожно вздохнул: - Нет. Нет! Не проси... не приказывай... однажды ты уже заставил меня уйти, и... - Вспомни об Эллери Ахэ. Или хочешь, чтобы это повторилось? Это война не с Нолдор: с Валинором. И больше у меня не будет учеников. Кроме этих людей. И - тебя. "Прости меня..." "Нет, нет, мне нельзя уходить... что сделают с тобой... я не позволю им!.. Ты думаешь, тебе одному дано видеть?! Думаешь, я не понимаю?! Да вся Арта не стоит и капли твоей крови!" - Пусть уходят люди. Я - остаюсь. - Я приказываю тебе. Только сейчас Гортхауэр понял, что все еще сжимает руку Мелькора. Его словно холодом обдало. "Руки... обожженные... что я сделал... ему больно..." Дрожа всем телом, Майя склонил голову и благоговейно коснулся губами руки Мелькора. - Прекрати! - сдавленно прорычал Вала. - Что ты делаешь! О, Майя знал, что Мелькор не терпит знаков преклонения - тем более таких. Но по-другому сейчас - не мог. "Может, я и глуп, Учитель... может, снова ошибаюсь - не знаю, но ты сам разбудил мое сердце, и что мне теперь делать с ним?" - Уходи. Гортхауэр упрямо покачал головой. - Я не оставлю тебя, - с угрюмым вызовом, не поднимая глаз, ответил он. "Это мука - невыносимая, невыносимая... сердце отказывается подчиняться холодным доводам разума... Только я виноват в том, что не оставил тебе выбора... вот, сердце твое - на ладонях моих, Ученик; и что делаю я?!" - Ты дал клятву, - медленно и тяжело заговорил Мелькор, - и отныне ты - Хранитель Арты. Здесь останусь я один. На Восток войско Валар не пойдет. И запомни: я доверяю тебе самое дорогое для меня. "Это мука - невыносимая, невыносимая... сердце отказывается подчиняться холодным доводам разума... Я знаю, верю, ты прав, ты снова прав, Учитель, как всегда и во всем... но я не могу так, не хочу... вот, сердце мое - на ладонях твоих, Учитель; делай, что хочешь... Но отдать тебя - им - на расправу?!" - Не-ет!.. "Не надо, прошу тебя..." - Исполняй приказание: сейчас я имею право приказать и делать выбор за тебя! - За что, зачем ты гонишь меня?! Если мы победим, то победим вместе... "Ты и сам знаешь, что этого не будет..." - ...если же нет... - Возьми меч. Возьми Книгу. Иди. "Ученик мой!" "Учитель мой!" Гортхауэр закрыл лицо руками. И тогда Мелькор рывком поднялся с трона и заговорил - холодно и уверенно. Он не слышал, что говорит. Собственный, словно издалека идущий голос казался чужим. Ненавистным. Он перестал ощущать себя, он был болью, комком обожженных нервов, он ненавидел себя - люто, страшно. ...Слова - как иглы, как вбитые гвозди... Гортхауэр не мог потом вспомнить, что говорил Учитель. Помнил только одно: каждое слово Мелькора пронзало, как ледяной клинок, и он корчился от невыносимой боли, обезумев от муки, и только шептал непослушными губами: "За что, за что..." Мелькор склонился над распростертым у его ног Майя. Опустился на одно колено, осторожно разжал побелевшие руки Ученика, судорожно стискивающие голову. Широко распахнутые страданием невидящие глаза смотрели прямо в лицо Мелькору. Вала стиснул зубы, стараясь отогнать воспоминание. Нельзя об этом сейчас. Он наклонился к самому лицу Гортхауэра. - Ученик мой, Хранитель Арты... Прости меня, прости, если сможешь, прости за эту боль... Арта не должна остаться беззащитной, понимаешь? Только ты можешь сделать это, только ты - Ученик мой, единственный... Возьми меч. Возьми Книгу. Это сила и память. Иди. Ты вспомнишь это, когда все будет кончено. Я виноват перед тобой - я оставляю тебя одного... Прости меня, Ученик, у меня больше нет сил... Прощай. А потом поднял Майя за плечи и, глядя в глаза, жестко проговорил: - Уходи. - Да, Властелин, - бесстрастно ответил Майя. Он вышел, не оглянувшись. Твердо и прямо. И не видел, как за его спиной, неловко, словно раненый, опустился на колени Мелькор. Не видел, как мучительно исказилось его лицо. Не видел обреченных горячечных сухих глаз, утонувших в темных полукружьях. Не видел беспомощно протянутой к нему руки - то ли благословение, то ли мольба. Не слышал глухого стона: "Ученик мой..." Мелькор поднялся и медленно, вслепую побрел к трону. "За что, зачем ты гонишь меня, Учитель?.." Больше никогда не увидеть. Никогда. "За что, за что..." А тем четверым - не приказать, не заставить их уйти. Они выбрали. Но смерть не вернет их в Валинор. И только одному карой станет жизнь. Мысли о неизбежном приговоре - равнодушно-усталые, тяжелые, безразличные, как холодный серый камень. "Я заслужил вечную пытку. Проклят. И нет прощения. Никогда". Он стиснул седую голову. Он все еще смотрел вслед Гортхауэру, словно надеясь, что Ученик вернется. А сердце сжало словно раскаленными тисками... "Что я сделал?!" Он рванулся - догнать, остановить... "Я не могу так, не могу, пусть остается... Останься!!" Нет. Рухнул в черное кресло. Ничего не изменить. Все кончено. Он шел на Восток, унося Книгу и меч. Он что-то говорил, не слыша себя, не помня своих слов. Ему повиновались. Он вел людей - ничего не видя вокруг, он шел вперед. Беспамятство. Только - надо всем этим - приказ-мольба: "Уходите. Уходите!.." Больше ничего. Как черная стена. А потом, когда прошло оцепенение, и память с неумолимой жестокостью вернулась к нему, он продолжал идти вперед, стискивая зубы и повторяя, повторяя, повторяя про себя с решимостью обреченного: "Я вернусь. Я исполню и вернусь. Я успею - должен успеть". А потом началось страшное. Боль раскаленным обручем сжала виски, боль вгрызалась в запястья, боль была везде - он стал болью, и перехватывало горло - он не мог кричать, только глухо стонал, метался, как раненый зверь, он задыхался, - откуда это, что это, что?! "Учитель!.." Листы Книги кажутся - черными, и огнем проступают на них - слова, от которых кровью наполняется рот... "Зачем, за что..." Боль петлей захлестывает горло, цепями стягивает грудь - не вздохнуть, не вырваться... "Я должен быть с ним..." Он приказал... "Пусть - приказывал. Пусть проклянет. Зачем я ушел, как я мог оставить тебя, Учитель..." Один. Теперь - один. Слово - черно-фиолетовое, пронизанное иссиня-белыми молниями. Один. "Будь я проклят, предатель, тварь, как я посмел..." Как тянут жилы из тела... "Берите меня вместо него! За что..." Распятый в алмазной пыли - черным крестом. "Свет в ладонях твоих... Изломанные крылья... Глаза твои... Глаза твои!.." Отчаянье - слово пронизывающе-прозрачное, ледяное. Поздно. Не успеть - даже быть рядом. Один. "Трус. Трус, подлец. Трусливая тварь. Оставил его - одного, спрятался от судьбы за его спиной, позволил ему заплатить этим за меня, труса и ничтожество..." Он глухо застонал. Поднялся. "Я должен..." Плащ за спиной - огромным крылом. "Крылатая Тьма..." Больной черный ветер, горечь полыни на губах. "Прости меня..." Глаза - пустые от отчаяния. "Пусть я умру..." Лицо - застывшая маска боли. "Я бессилен - один... зачем ты, зачем..." Ветви деревьев хлестали его по лицу, как плети, но он не чувствовал этого. "За что?.." Шипы терновника впивались в кожу, но он не ощущал этого. "Всесильный, почему, почему - так?.." Звезда горела нестерпимо ярко, и разрывалось, не выдерживало сердце. "Пусть казнят, пусть - вечная пытка... Я должен, должен был принять это вместо тебя. Что сделали с тобой..." Не было слез. "Учитель!.." Эонве предстал перед троном Манве, не глядя ему в лицо, склонив голову. Тронный зал Короля Мира поражает великолепием и роскошью убранства, удивительной даже здесь, в Валимаре, и невольно благоговейный трепет наполняет душу. Привыкнуть к этому невозможно. По правую руку Короля Мира восседает Тулкас Непобедимый, Гнев Эру, в парадном золоченом доспехе и пурпурно-золотой мантии, по левую - Великий Охотник Ороме в темно-зеленых с золотом одеждах и золотом шлеме, украшенном рогами дикого быка. Здесь держали военный совет, потому единственная женщина в чертогах - звездноликая Варда, суровая и величественная - ибо ныне настал один из тех часов, что решают судьбы Арды. - О Эонве, воитель Валар! Ныне призвали мы тебя, дабы возвестить: приблизилось предсказанное Отцом время великой битвы сил Света и Тьмы. Да станешь ты Словом Валар в Арде, а если таково будет веление судьбы и не смирится непокорный, да будешь наречен ты Мечом Валинора. Принеси же клятву. Голос Короля Мира торжественен и исполнен величия, и сияющий меч в руках - Меч-Справедливость. Опустившись на колени, Эонве принял его, и коснулся губами отполированного до зеркального блеска сверкающего клинка: - Я клянусь, что не отступлю от пути, указанного Великим Творцом Всего Сущего. Клянусь вершить волю Твою, о мудрый и справедливый, в мире, подвластном Тебе. Но достоин ли я великой чести быть орудием замысла Твоего, о Манве, Повелитель Небесных Сфер? - Совет Великих счел тебя достойным. Потому - прими меч Наш в знак того, что будешь ты рукой Нашей в смертных землях, и призван вершить справедливость в них. Но да будет чист и не запятнан кровью этот клинок, когда вновь предстанешь ты перед Великими, ибо справедливость требует суда, но не кары. Собери же войско... Эонве осмелился, наконец, поднять глаза на Манве. - Я уже сделал это, о господин и Владыка мой! Мы готовы и ждем лишь повеления Твоего. Манве милостиво кивнул. Нетерпение Эонве и его готовность исполнить приказ были приятны Королю Мира. - Но запомни: с миром должны прийти вы в Смертные Земли. Однако если Отступник вышлет против вас войско и прольется хоть капля крови - да будет истреблено зло, а он силой доставлен на суд Великих. Только тогда; понял ли ты меня, воитель? Только тогда! - Да, о Великий, - Эонве вновь поклонился и впервые позволил себе незаметно улыбнуться. Он понял главное: то, что стояло за словами Короля Мира. И Манве протянул своему Майя белую красивую руку, унизанную драгоценными перстнями. Благоговейно припал Эонве к этой надушенной холеной руке, и, подняв глаза, преданно взглянул в лазурные очи Манве. Тогда, восстав с трона, заговорила до сих пор молчавшая Королева Мира: - Прими знамя Валмара, воитель - да узрят в Смертных Землях славу и величие Бессмертных. Нежный мягкий голос Варды прозвучал в ушах Эонве колдовской музыкой. Сами Владыки Арды напутствуют его - есть ли счастье выше, чем исполнить их волю! На лазурном полотнище искусные руки Вайре-Ткачихи вышили золотом сияющее Око - знак всевиденья Единого. Королева Мира коснулась холодными губами лба Эонве, он же, объятый трепетом и смущением, поцеловал край ее бело-золотой мантии. Голос Ороме прозвучал, словно зов боевых труб, и Эонве вскинул голову, раздувая ноздри, словно пес, предчувствующий славную охоту: - И от меня прими дар, Глашатай Короля Мира! Пусть звук этого рога огласит просторы Смертных Земель, вселяя ужас в сердца врагов и заставляя трепетать души покорных! И белый, окованный золотом, украшенный изумрудами и бриллиантами боевой рог лег в руки Эонве. Глашатай Манве поклонился. Последним заговорил Тулкас, и мрачная радость была в его глазах: - Подними эту чашу - да исполнится воля Владык Мира! Во славу Отца - да сгинет Враг! Эонве выпил густо-золотое вино. Слегка кружилась голова - то ли от сладкого крепкого напитка, то ли от того, что его удостоили столь великой чести. Один из Майяр Манве, рангом пониже, молчаливо поклонившись, принял пустой кубок и почти мгновенно исчез, робея перед Великими. - Теперь иди, - повелительно сказал Манве. - Часом торжества Справедливости станет тот час, когда вернешься ты. Поклонившись почти до земли, Эонве вышел, бряцая оружием. ...Лучше, чем кто бы то ни было, он понимал: Люди выстоят против Эльфов даже сейчас, когда земля эта обескровлена войнами. Но воинство Бессмертных им не победить. Он знал, чем может защитить себя. Но и сама мысль о том, чтобы ранить сердце Эа, была невероятной, кощунственной. Преступной. И тогда он приказал уходить всем. Можно ли не исполнить приказ Властелина? И - как подчиниться такому приказу? Воины Востока и Севера готовы были сражаться до конца: пусть уходят женщины и дети, они - останутся. Они еще надеялись, что Властелин вступит в бой сам, безоглядно веря в его силу. А у него больше не было сил. И воины Аст Ахэ, его ученики, видевшие и понимавшие все, сказали только: "Среди нас нет предателей. Мы не оставим тебя". И кто-то глухо добавил: "Учитель". Им он не смог приказать. А потом пришли Четверо. И Золотоокий, спокойно и печально взглянув ему в глаза, промолвил: "Мы на твоей стороне, Великий Вала. Мы остаемся". Это - мы остаемся - как клятву, повторили остальные. Они сделали выбор. И он не смог сказать - нет. Таково было великое, бесчисленное войско Ангбанда. Да еще полсотни Демонов Темного Пламени, Валараукар. И Орки, в ужасе бежавшие перед войском Бессмертных. Последний день. Последняя ночь. Краткие часы, дарованные им - перед смертью, ему - перед вечной мукой. - Учитель! Он поднял голову. Все-таки остался. Зачем? Он не может не понимать, что это - неизбежная смерть... - Учитель, мы решили - пусть будет сегодня пир. Я пришел пригласить тебя... Острой болью пронзило сердце. Голос - ровный и спокойный: - Благодарю. Я приду. Он вошел в зал, и замерли воины в благоговейном молчании - словно видели его в первый раз. И, показалось, вслед за ним ворвался в зал горький холодный ветер - хотя шел он медленно, впервые - не скрывая хромоты, впервые - не пряча в складках тяжелой мантии искалеченных рук. И не было короны на нем, как не было ее никогда, если приходил он говорить со своими учениками: только седые волосы волной лунного света спадали на плечи, но показалось почему-то - звезда на челе его. ...Сегодня место и честь - младшему, самому юному из воинов Аст Ахэ, для которого завтрашний бой станет первым. И - последним. Сегодня ему выпало - поднести первую чашу Учителю, и мальчишка старается справиться с волнением. Чаша из мориона, окованная железом, в его руках. Одно - прийти к Учителю, позвать его на пир; но совсем другое - перед всеми подать ему чашу. И голос юноши чуть дрожит, когда он произносит: - Возьми, Учитель... Эту чашу всем - пить в молчании, словно причастие. За победу? - победы не будет. И - кому пожелаешь здравствовать, когда завтрашний день суждено пережить только одному - Бессмертному? И вновь льется в чашу густое вино. Голос - мягкий и печальный: - Скажи свое слово, Хэттар. Пересохло в горле. Юноша мучительно подыскивает слова, на скулах жарко вспыхивает румянец: ему - говорить перед всеми - сейчас? Что сказать, что, чем отблагодарить, как оправдать дарованную ему высокую честь? Все они - закаленные в боях воины, рядом с которыми он всегда чувствовал себя мальчишкой-несмышленышем - ждут его слова. И Учитель ждет... Звонкий юный голос взлетел под своды черного зала: - Во имя Арты! Слабая улыбка тронула губы Учителя; отпив вина, он передал чашу Хэттару; юноша понял - эту чашу пить вкруговую. И осторожно передавали из рук в руки черный кубок, едва касаясь его губами. Потом - все было, как обычно бывало на пирах. И звучали песни менестрелей, и в дружеских поединках скрещивались мечи, и поднимались кубки... Сегодня забыто и прощено все. Сегодня, в последний день, в последнюю ночь, дарованную им судьбой. И самому юному среди них - место по правую руку от Учителя. Как будто ничего не случилось и ничто не изменится. Кто-то говорит - "завтра" так, как будто за этим "завтра" будут еще дни и дни... Сколько их? Так мало - всего пятнадцать сотен Черных Рыцарей, да не более десяти тысяч тех, кто откликнулся на Зов... Лучше бы они не откликнулись. Но их - не изгнать, нет... Все как в бреду. Это оттого, что знаешь: завтра - последнее завтра. А так - что изменилось? Опять песня менестреля - в честь прекрасной дамы... Охотник встал с невозможно светлой - сейчас - улыбкой: - Могучий Вала! Сегодня мы окончательно решили - с кем мы. И вот мы здесь. И я прошу - соедини нас двоих. Пусть это будет сегодня. Пусть это сделаешь ты. Ити молча кивнула. Сердце дрогнуло. Ведь завтра - все... Опять - двое, опять... Что с ними будет, ведь они тоже не станут просить пощады, как и те, и опять из-за него... - Нет, Могучий Вала. Мы выбрали сами, - ответил Айо, читая его мысли. "Опять, опять те же слова! Сколько же можно... Нет. Не искупить никогда..." Он слышал свой голос как бы со стороны, словно кто-то чужой говорил: - Перед Ардой и Эа, Луной и Солнцем... в жизни и смерти... Глаза в глаза. Пальцы сплелись решеткой на серебряной чаше... Терпкий вкус вина на губах... - Муж мой... - Жена моя... Молнии взметнувшихся в приветствии мечей, здравицы... А завтра - конец. На башне пропел рассветный рог. И вот - встал менестрель, и это была последняя песня: О чем ты, песнь моя? - рука моя слаба, И если грянет бой - мне быть среди сраженных. Но победителя всегда жалка судьба, Когда уйдет звездой в легенду побежденный. Еще горит звезда. Еще не кончен путь. А мне уже пора войти в иные двери. И страшно умирать, и - некуда свернуть, Когда не можешь знать, а можешь только верить. Я - верю, что конца не будет никогда. Я открываю дверь - а за порогом Вечность. Остался только шаг... Меня зовет Звезда. Горит костер в ночи как знак далекой встречи... А потом певец встал и осторожно положил лютню в огонь - так опускают мертвых на погребальный костер... Вошел воин. Мелькор, даже не спросив ни слова, понял - пора. - Пора, - негромко сказал он. Где-то снаружи заревели трубы. Штурм начался.
| 
